Если взять Англию XIX века, то основной функцией «клубной инфраструктуры» (с точки зрения политической полиции) было управление общественным мнением и сбор информации. Но там, где люди не ведут разговоров, не могут развернуться и промыватели мозгов; нечего там делать и осведомителям. Получается, что одно простецкое, неказистое правило полностью убивает интерес к данному клубу со стороны политической полиции. В обычном клубе даже осторожный человек может проговориться, если не на трезвую, то хотя бы на пьяную голову. Искусный провокатор может как бы невзначай подвести разговор к щекотливой теме. Наконец, он может прямо высказать что-то неблагонадежное, вынудив окружающих как-то на это прореагировать. Осведомитель может кое-что додумать и от себя, добавить к записанному им разговору мистеров A и B какую-нибудь гадость, выглядящую правдоподобной. Но если в клубе все молчат, то тут не остается места ни для провокаций, ни для фантазий осведомителей. Если один из посетителей напьется до такой степени, что забудет регламент клуба и попытается вступить в беседу, вежливая прислуга выведет его в комнату для протрезвления еще до того, как он скажет что-то лишнее. Получается, что «клуб молчунов» - это единственное место, где человек может действительно расслабиться, не ожидая постоянно подвоха и провокации. Даже если при клубе есть прослушиваемая «комната для переговоров», от этого полиции будет мало проку, потому что именно в этой комнате люди будут настороже.
Еще один важный фактор: там, где нет разговоров, не будет и женщин. Не обязательно вешать на двери табличку «только для мужчин»: женщины в такое место и сами не придут. А вместе с ними не придут и мужчины, чье социальное поведение зациклено на ухаживании, флирте, разговорах о любовных победах, сплетнях о чужих постельных делах и т.п. У тайной полиции отрубается целый пучок «щупалец» для сбора информации и манипулирования людьми: не только всевозможные «Анны Чапман», но и люди типа «жиголо», «беспечный повеса», которые по своему образу жизни часто попадают на крючок спецслужб. Клуб молчунов автоматически будет «клубом серьезных, взрослых мужчин, которым есть что скрывать».
При этом компрометация одного из членов такого клуба не ударит автоматически по остальным членам: они ведь с ним «даже не разговаривали». Сам по себе факт пребывания в одном обществе, например, с политическим заговорщиком, не может быть использован тайной полицией для нажима на остальных членов (кроме тех, кто общался с данным человеком вне стен клуба).
Но пригоден ли такой клуб для чего-то иного, помимо безопасной релаксации? Может ли он, как и обычные клубы, стать местом для налаживания и укрепления полезных связей? Само по себе завязывание и укрепление социальных связей возможно и при запрете на разговоры непосредственно в клубе. Люди могут молча представлять одних своих знакомых – другим. Могут молча обмениваться визитками, приглашениями, наконец, записками. Могут молча оценить друг друга, сыграв партию в покер, в шахматы или в бильярд. Могут показать знакомому газету, журнал или книгу, развернутые на определенной странице, и даже оставить там свои пометки. Разговоры при этом выносятся за рамки самого клуба, а их мониторинг становится значительно более трудным для полиции. То есть, некоторые неудобства для свободного общения между членами клуба многократно окупаются меньшим присутствием тайной полиции. Поскольку осведомителям и агитаторам в этом клубе ловить нечего, их число будет минимальным, и они, во всяком случае, не смогут замусоривать среду общения.
Таким образом, для досетевой эпохи «Клуб Молчунов» был идеальным средством саботировать усилия политической полиции. Возможно, именно по этой причине таких клубов в те времена не было (т.е. попытки их создания пресекались в зародыше). Конан Дойл, обрисовав идею такого клуба, выступил как автор социальной фантастики.