«– Если вы желаете хорошенько насолить и даже повредить противнику, – говорил мне один старый пройдоха, – то упрекайте его в том самом недостатке или пороке, который вы за собою чувствуете. Негодуйте… и упрекайте!
Во-первых – это заставит других думать, что у вас этого порока нет.
Во-вторых – негодование ваше может быть даже искренним… Вы можете воспользоваться укорами собственной совести.
Если вы, например, ренегат, – упрекайте противника в том, что у него нет убеждений!
Если вы сами лакей в душе, – говорите ему с укоризной, что он лакей… лакей цивилизации, Европы, социализма!
– Можно даже сказать: лакей безлакейства! – заметил я.
– И это можно, – подхватил пройдоха».
Тургенев в соцсетях бы не пропал.
Мое любимое – про собачку.
«Нас двое в комнате: собака моя и я. На дворе воет страшная, неистовая буря.
Собака сидит передо мною – и смотрит мне прямо в глаза.
И я тоже гляжу ей в глаза.
Она словно хочет сказать мне что-то. Она немая, она без слов, она сама себя не понимает – но я ее понимаю.
Я понимаю, что в это мгновенье и в ней и во мне живет одно и то же чувство, что между нами нет никакой разницы. Мы торжественны; в каждом из нас горит и светится тот же трепетный огонек.
Смерть налетит, махнет на него своим холодным широким крылом…
И конец!
Кто потом разберет, какой именно в каждом из нас горел огонек?
Нет! это не животное и не человек меняются взглядами…
Это две пары одинаковых глаз устремлены друг на друга.
И в каждой из этих пар, в животном и в человеке – одна и та же жизнь жмется пугливо к другой».
Из этого текстика, датированного 1878 годом (и еще из нескольких подобных ему в той же серии), выросла изрядная и лучшая часть русской литературы советского периода, начиная с Пришвина и заканчивая Онеговым. А из последних пяти строчек вырос весь Пелевин со всеми его «буддийскими» потрохами. Философии здесь больше, чем в Толстом и Достоевском вместе взятых. Из этого отрывка, кстати, хорошо видно, что политическое «народничество» Тургенева, его борьба с крепостным правом, – это не результат западных либеральных умствований (которые тоже ему были свойственны), а прямое следствие этой нутряной русской философии. Ибо если уж человек понял свое тождество с собакой, то тем более он увидит свое тождество с крестьянином, с человеком, нижестоящим на социальной лестнице. Через призму этого текста и знаменитая повесть Муму приобретает дополнительное измерение. Мы здесь только понимаем, что такое для Тургенева - собака, и какой метафизический смысл могут принять взаимоотношения человека с его псом.