С точки зрения самого последнего советского поколения он - не актуален, не воспринимается ни как «духовный лидер», ни как часть ностальгии по советским временам. Среди тех, кто до сих пор ценит и читает «шестидесятников», он тоже далеко не на первом месте по симпатиям и уважению. Он не вписывается ни в стандарты советского «благочиния», ни в стандарты антисоветского радикализма. Ругать его с пеной у рта, желая задеть «советских», нет никакого смысла. Если видеть в нем «советский символ», то это, скорее, «символ обманутых надежд Перестройки». Он так до самого конца и остался «перестройщиком» и «горбачевцем» по своему духу, застрял где-то в 1990 году. С этим и связано равно негативное отношение к нему, разделяемое людьми разных политических взглядов. Для одних он недостаточно советский, «антисоветский», для других – слишком советский и вечно носившийся с советскими, по сути, мечтаниями и призывами.
При этом никаких выдающихся подлостей он не совершал, ни в советские, ни в постсоветские времена, в отличие от многих своих коллег, которые публикой воспринимаются с меньшей долей критики. Например, Евтушенко не подписал позорное «Письмо 42-х» 5 октября 1993 года, хотя его наверняка туда звали и большинство подписантов – его друзья-приятели-коллеги. Это расходится с образом «беспринципного конъюнктурщика», который нам сегодня пытаются навязать. Конъюнктурщик всегда становится на сторону победителей. Или, как минимум, старается «не выбиваться из коллектива». Значит, принципы у него все-таки были. В этом контексте и жизнь в эмиграции после 1992 года предстает несколько в ином свете. Похоже, человек просто понял, что происходит в РФ, и не захотел мараться вместе со всей своей поколенческой тусовкой. Появляясь после этого время от времени в российских СМИ, он обычно призывал к примирению, человечности и необходимости верить в идеалы.
За что же многие его активно не любят и не упускают случая выразить свое презрение?
По своей душевной конституции Евтушенко был нормальным советским мещанином («артистически-столичная версия»). То есть, во всех отношениях нормальным человеком, вынужденным самореализовываться в специфических советских условиях. Мечтой всякого советского мещанина была та самая «Перестройка»: постепенное, без катастроф, отпадение большевистского маразма, очеловечивание режима и мирное конвергентное преобразование СССР в «нормальную страну», в Россию, с сохранением всех тех достижений и полезностей, которые люди находили в поздней советской действительности. Горбачев, поначалу, воспринимался как проводник этой идеи. Но потом оказалось, что люди при власти предпочитают иной путь - личное приобщение к западной элитарности за счет «опускания» всей страны и «кидания» основной массы советского населения. И они нашли для оправдания этого пути радикальную интеллигенцию, которая любое разрушение и самоубийство оправдывала (и до сих пор оправдывает) необходимостью «покончить со всем советским, которое тянет нас назад». А остальная советская интеллигенция, включая и Евтушенко, оказалась слишком слаба и глупа, чтобы этому противодействовать, и сама нередко подыгрывала дискурсу разрушения. В итоге поколение позднесоветских мещан, «идеологических горбачевцев», потерпело крах, причем самого издевательского рода. Сначала они попали на "Дикий Запад" 90-х, а потом - в «Совок версия 2», только без многих достоинств, присущих первой версии, и с полнейшим нежеланием верхушки брать на себя ответственность за будущее страны и уровень жизни народа.
Это и есть главная причина того, что к Евтушенко, как к одному из символов «разбитых надежд Перестройки», относятся так пристрастно и с такой готовностью вешают на него всех собак. Для массы обманутых советских мещан Евтушенко и выразившийся в нем «дух Перестройки» - живое напоминание о тех надеждах и мечтах, которые потерпели крах в начале 90-х. Притом сам «символ поражения» в личном плане оказался успешным и при любой возможности эту свою успешность подчеркивал, что тоже вызывало законное раздражение, ибо «флаг должен тонуть вместе с кораблем». Для советских ортодоксов Евтушенко - «перестройщик» и «агент влияния Запада». Для разрушителей он «слишком советский» и слишком напоминает об иной, более человечной альтернативе трансформации СССР, о вине за отказ от этого пути. Вот и получилась в итоге странная «симфония» в отторжении Евтушенко публикой. Одни мстят поэту за свои разбитые мечты, выразителем которых он некогда стал, а другие в самом воспоминании об этих мечтах видят опасность и считают свои долгом на всякий случай дезавуировать его как возможного «носителя бацилл русско-советского возрождения».
Впрочем, критикам Евтушенко поневоле приходится признать, что ему все-таки удалось написать парочку стихотворений «для Русской Вечности», которые навсегда вошли в русскую культуру и уже никогда оттуда не выйдут («Хотят ли русские войны», «Идут белые снеги»). Можно сколь угодно бесноваться по этому поводу, скакать, доказывать, что эти стихотворения «идеологически вредны», но поезд уже ушел. Даже если остальные 9999 его произведений – проходная ерунда, это уже ничего не меняет: «для истории» поэты оцениваются по лучшим своим творениям, а не по худшим.