Россию мы встречаем в очерке «Общие замечания касательно упадка римского владычества на Западе» (конец 38 главы IV тома), куда вставлено рассуждение о том, что прогресс военной техники делает цивилизованные страны недоступными для завоевания варварами (жертвой которого некогда стал Рим). И дело не только в превосходстве оружия у цивилизованных народов, но и в том, что для устранения этого превосходства варварам потребовалось бы самим стать цивилизованными людьми.
«Пушки и укрепления составляют в настоящее время непреодолимую преграду для татарской конницы, и Европа не может опасаться нового нашествия варваров, так как, чтобы победить, им пришлось бы перестать быть варварами. Их успехи в военном искусстве непременно сопровождались бы – как это видно на примере России – соответствующими улучшениями в мирных занятиях и в делах гражданского управления, а тогда они сами сделались бы достойными занимать место наряду с теми образованными народами, которых они подчинили бы своей власти».
Европейцы к тому времени уже осознали слабость так называемых «пороховых империй», которые, вооружая свои войска пушками и мушкетами, в остальных отношениях стремились максимально сохранять азиатскую архаику, что, в итоге, делало их неэффективными и в военном аспекте. Европейцы по всему миру били «пороховых варваров» не числом, а умением и организованностью. Гиббон специально подчеркивает, что Россия XVIII века – это другой случай. Она подвергла себя более глубоким преобразованиям и поэтому смогла стать вровень с Европой, в отличие от Османской и Могольской империй. Мало варвару получить европейское «железо», нужно и «софт» усвоить европейский, чтобы стать опасным для Европы. Но варвар, который инсталлировал себе европейский «софт», тут же и сам становится европейцем, с точки зрения Гиббона.
В целом, создается впечатление, что здесь мы имеем дело не с частной трактовкой автора, а с неким общим местом, на которое он указывает, не утруждая себя аргументацией. Вот так воспринимали образованные европейцы Россию в конце XVIII века, по итогам петровских, елизаветинских и екатерининских реформ. Страна, которая изначально была «варварской, дикой, азиатской», но, увлеченная необходимостью освоить военное дело цивилизованных наций, вынуждена была и прочие аспекты своей жизни преобразовать на европейский лад. И стала «достойной» настолько, что настоящим европейцам уже не зазорно быть под русской властью. С точки зрения Гиббона, гипотетическое завоевание Европы новой Россией ничего пагубного для европейской цивилизации не несет. Это уже не «дикие азиаты», а «вежливые люди». В чем, собственно, европейцы и убедились через пару десятилетий, по итогам Наполеоновских войн.
Исходя из доктрины о вековечном отставании России, принужденной постоянно «догонять», можно возразить, что европейским был только «фасад», а внутри – «все та же Азия». Но на самом деле вторая половина ХVIII века – это уникальная эпоха, когда Россия, наконец-то, «уже догнала» и некоторое время спокойно «держалась на равных». Если прибегнуть к терминологии миросистемного анализа, Россия в это время поднялась до уровня полупериферии европейского мира-экономики. Это относительно привилегированная ниша, в которой вместе с Россией (в конце XVIII века) находились Германия, Италия, Испания (но не Польша). Военно-политическое усиление России в XVIII опиралось на развитие экономики. Страна на какое-то время стала одним из лидеров европейской металлургии, с долей более трети мирового производства мануфактурных товаров из железа. Отставание, которое мы находим по итогам следующего, XIX века, в этом же веке и накопилось, поскольку Россия плохо вписалась в промышленную революцию. Впрочем, «талант не пропьешь», и даже в XIX веке отката до уровня Турции не случилось.
Далее процитирую Валлерстайна, 3 том книги «Мир-система Модерна», где лаконично рассматривается затронутая тема:
«Высшей точкой для российской промышленности была первая половина XVIII века. С 1716 года начался период быстрого расширения уральской металлургии, а при Елизавете Петровне, особенно с 1745 по 1762 годы, произошел «второй всплеск индустриализации», достигший «золотого века» при Екатерине II, когда «энергично» вырос экспорт в Англию. Неудивительно, что российский историк Евгений Тарле утверждал в своем учебнике 1910 года, что в XVIII веке «российская отсталость не выглядела слишком значительной в общеевропейском контексте».
Однако после 1805 года Россия начала отставать от Англии в производстве чугуна, и как только преобладающей технологией стала коксовая выплавка, российское производство потеряло свое преимущество. Кроме того, при Николае I (1825—1855) высшие чиновники стали «равнодушны» или даже «враждебны» к промышленному росту, опасаясь социальных волнений. Тем не менее, несмотря на резкий спад экспорта главного промышленного продукта, доменного чугуна, русские начиная с 1830-х годов были в состоянии удерживать внутренний рынок для своих тканей путем сочетания высокого протекционистского тарифа с импортом определенных технологий. Они также смогли создать сахарную промышленность на базе переработки сахарной свеклы. Эта ограниченная способность противостоять полной деиндустриализации при немаловажном дополняющем факторе в виде по-прежнему относительно сильной русской армии отчасти объясняет способность русских играть отличную от Индии или Турции роль в мире-экономике начала XX века». (C. 187-188)
Итак, первичное отставание от Европы, обусловленное окраинным положением, а также «монголо-татарским игом», а также и «Смутным временем», было успешно преодолено при Екатерине II. Сейчас мы имеем дело уже с новым отставанием, которое накопилось в течение царствования Александра и Николая, первых этого имени, и в последующем так и не было наверстано. Нельзя, конечно, сводить это повторное отставание только к «небрежению начальства». Все-таки следует предположить более фундаментальную причину. Вероятно, та имитация европейскости, которую русские освоили в XVIII веке, имела некий пробел, упущение. Этот упущенный и неосознаваемый русской элитой фактор не давал Европе особых преимуществ по условиям «эпохи париков», но ускорил ее развитие в XIX веке. А у русских в конструкции эта деталь отсутствовала, и поэтому они стали «тормозить» на фоне европейских лидеров прогресса.
Экономическое развитие Европы в XIX веке существенно опиралось на энергию и таланты городского среднего класса, «буржуазии», к числу которой относилось большинство предпринимателей и специалистов (в том числе ученых и инженеров). Во всех лидирующих странах (Британия, Франция, Бельгия) промышленная революция и эмансипация буржуазии шли рука об руку, подталкивая друг друга. Видимо, это и есть неучтенный фактор, упущенный Россией в конце XVIII века. В России городской средний класс был принижен и в политическом, и в экономическом отношении в большей степени, чем в других полупериферийных («полу-отсталых») странах Европы. Когда, с середины XIX века, в среде русской интеллигенции большинство стали составлять уже не дворяне-землевладельцы, а выходцы из городских средних слоев («разночинцы»), эта фрустрация среднего класса отразилась и на настроениях интеллигенции. Этим объясняется негативное отношение к российской власти, которое доминировало в интеллигентской среде со второй половины XIX века, и впоследствии привело к безумствам революции.
Любопытно, что тема эмансипации русских бюргеров актуальна и в наше время, несмотря на все перемены и революции, прошедшие за последние полтораста лет. Та деталь, отсутствие которой уже долгое время обрекает Россию на отставание от Запада и на политическую нестабильность (с периодическим «обнулением» элит), до сих пор не встроена в державную конструкцию. Верхи, по-видимому, надеются на то, что западная цивилизация в своем развитии сделает очередной вираж, и эта деталь станет малозначимой.
В заключение, вернемся к Гиббону и его книге о многовековой деградации Рима. У многих людей, которые с этим чрезмерно объемным трудом знакомы только по цитатам и пересказам, складывается впечатление, что Гиббон видел главную причину упадка Античности в победе христианства. На самом деле христианство в нарисованной Гиббоном картине – это не сам СПИД, а одно из осложнений, развившихся на фоне СПИДа. Фундаментальная идея, направлявшая книгу Гиббона, является выражением британского геополитического мышления, каким оно стало, начиная с 1689 года. Это благо многополярности, концерта конкурирующих держав в Европе и, наоборот, неизбежная деградация европейской цивилизации под властью единой Империи. Как известно, Британия в XVIII, XIX и первой половине XX вв. проводила политику «разделяй и властвуй» применительно к континентальной Европе, и в последнее время снова к ней возвращается. Негативный образ Поздней Империи, который закрепился в исторической науке XIX века с подачи Гиббона, это один из элементов идеологического подкрепления и оправдания этой британской «национальной идеи». Впрочем, это не значит автоматически, что такой взгляд на Римскую Империю является неправильным и не отражает сути вещей. Подробнее на эту тему – в моем очерке «Гиббон, Монтескье и британская идея античной истории».